бы со стороны наблюдал кипение собственных эмоций… Мало-помалу возникло желание поднять ставки и очертя голову ринуться в омут игры, в омут приключения. В эту самую минуту он проиграл партию. Опомнившись, сосредоточился на игре и усилием воли перевел зреющую бурю в сферу холодного напряжения карточной игры. И чем больше проигрывал, тем выше поднимал ставки. Один из игроков совсем захмелел и съехал на пол. Остальные сдвинулись, игра пошла быстрее. Суммы ставок коротко и отрывисто слетали с губ. Лавалетт долго пил, наклонясь над картами. И опять проиграл. Потом несколько раз выиграл, причем почти безнадежные партии. Банк теперь держал китаец, делая ставки против Лавалетта, который продолжал проигрывать. Игра превратилась в дуэль между ними. Остальные только смотрели. Китайцу везло. Перед ним высилась целая куча банкнотов. Лавалетт подписал несколько чеков (на крупные суммы), поставил их — и потерял все. Охваченный лихорадкой, он подписывал один чек за другим, притом на огромные суммы. Решающий миг — эта секунда, когда берешь и открываешь карты, — рождал в нем бурю чувств, по сравнению с которой само решение казалось неважным и несущественным, ибо напряжение оборачивалось каким-то фантастическим дурманом. Китаец бросил карты. — Мы не можем играть до бесконечности. Еще пять партий, ставлю весь банк, — он разом швырнул на стол все чеки и купюры, — против той женщины… Вы согласны? — Да, — не раздумывая, сказал Лавалетт. Китаец впервые перемешал карты. Лавалетт проиграл. Оба вскочили. Лавалетт смахнул деньги со стола — купюры дождем посыпались на пьяного и накрыли его. Стол блистал пустотой и торжественностью. Лавалетт бросил карты. Да, он опять проиграл. Ставка и азарт захлестнули обоих. Они уже не помнили, на что играют. Казалось, речь идет о жизни и смерти. Китаец схватил колоду, в дотоле неподвижных чертах прорезались складки и морщины, рот напрягся, щеки ввалились, рывком выбрасывая карты, он шипел: вот, вот, вот… Лавалетт мрачно улыбнулся, сверкнул глазами, рассмеялся и одну за другой звонко шлепнул карты на стол, выкрикивая сквозь смех: вот… вот… вот… Он проиграл, в четвертый раз. Китаец взял колоду — последняя, решающая партия. Сначала он тасовал карты быстро, потом все медленнее, положил их перед собой, посмотрел на Лавалетта — в глазах беспредельная ненависть, — попытался взять колоду, промахнулся, руки слишком дрожали, внезапно побледнел, молча выложил первую карту… удачно… затем вторую… Комната кружилась в бешеном вихре, лишь одно было неподвижно, одно-единственное, вечное — черный стол и две блестящие, жгучие карты… А вокруг все мерцало, разрасталось… Опершись на стол, Лавалетт поднялся, ткнул куда-то кулаком… рядом дышала, жила, кричала угроза — колода серых карт. Вот к ним протянулась рука… когтистая лапа… схватила, рванула… потеребила… покопалась… перевернула карту… яркой, чудовищной белизной сверкнул листок, а на нем кинжал… черный кинжал… Это была третья карта. Вихрь замер. Пики. Туз. Лавалетт проиграл. Китаец бессильно откинулся назад. Лицо его было совершенно серым. Лавалетт глянул на него. Потом на стол. Опомнился: вот, значит, как. И спокойно проговорил: — Через час я все улажу. В комнате горел только один шандал со свечами, потому что Гэм любила свечи. Завернувшись по примеру малаек в саронг, она лежала на оттоманке. Тамил подтыкал вокруг кровати москитную сетку. Гэм окликнула его, велела стать возле шандала — хотела полюбоваться бликами света на его коже. Потом подозвала к себе и попросила сказать что-
Made with FlippingBook - professional solution for displaying marketing and sales documents online